Когда пролетаешь над Мещерой на вертолете, не устаешь удивляться обилию лесов. Темные пятна сосновых боров-черничников сменяются светлыми квадратами березняков. Сохранившиеся по поймам рек столетние дубравы уступают место непроходимым зарослям черной ольхи. И так — многие часы полета.
Внимательный читатель справедливо заметит: не так велик мещерский лес рядом с северным или сибирским. Верно, если мерить гектарами и чащобами. По стоит вспомнить, что Мещера, всякому путнику, идущему с юга на север, дарит первую встречу с серьезным лесом после сотен километров степей, и масштабы становятся иными.
По окраине мещерской стороны проходит зримая граница вековой борьбы поля и леса. И если правый берег Оки знаменует собой силу пахаря, то левобережье — торжество зеленого воинства. Малодоступность и худоба земли сыграли не последнюю роль в исходе жестокой войны человека с природой. Мещерский лес устоял, отмечая великую победу салютами сосен и трубными звуками кочующих лосей.
Конечно, скрыто, подспудно борьба продолжалась, как идет она и по сей день. Земледелец никогда не оставлял надежды отвоевать новые пространства под рожь и овес, картошку и клевера: ведь он приходил в лес не по ягоды. Нужда гнала его в непроходимые дебри в поисках прокормления или защиты от сильных мира сего, заставляла земледельца бросать лесу вызов. Но здесь, в Мещере, силы оказались неравны...
Сейчас я выскажу мысль, которая многим покажется неправдоподобной: наши предки к лесу относились враждебно. В подтверждение можно привести слова известного историка В. О. Ключевского: «Русский всегда боялся леса своего, не любил его». А вот что замечает писатель-этнограф конца прошлого века С. В. Максимов: «У северных земледельцев в противоположность южным и западным эта ненависть (к лесу — В. П.) доведена до того, что все селения стоят на полном солнечном припеке и тщательно и намеренно избегают даже прохладной тени лиственных и кустарниковых деревьев, отводя лишь изредка, в исключительных случаях, местечко, и то на задворках, бесполезным деревцам рябины и черемухи».
Flo нелюбовь к лесу не мешала крестьянину относиться к нему с должным уважением: все-таки жизнь в- лесном краю при всех трудностях имела немалые преимущества. Мещеряки не испытывали, как их южные соседи, недостатка в материале для постройки лодок и изб, изготовления всякой деревянной мелочи. Всегда в избытке имелись дрова. Подспорье в хозяйстве немалое, если учесть, что, по подсчетам ученых, даже каждый современный человек расходует за свою жизнь сто кубометров древесины. Прибавьте сюда промысловое зверье, лекарственные травы, ягоды, и грибы. Следует оговориться: все, что здесь перечислено, имело в недалеком прошлом совсем иной удельный вес в крестьянском хозяйстве, чем сейчас. Взять, к примеру, грибы. Мещерские, а если точнее, егорьевские рыжики получили российскую известность и кор- ' жили-поили целые деревни. Каждая хозяйка с детьми, как пишут об этом очевидцы, «выхаживала» за лето грибов на 25—30 рублей. Семья в пять человек получала в хозяйство прибыток в сумме 150 рублей. Денег хватало на весь год. Так что обыкновенный лесной рыжик держал на себе в некоторых местах всю крестьянскую экономику.
Конечно, не одной прямой выгодой определяется польза леса. Никогда не пребывала в забвении и другая светлая. сторона самого темного бора — его эстетическая ценность. И, если хотите, педагогическая. Сошлюсь на мнение великого воспитателя К. Д. Ушин-ского: «Зовите меня варваром в педагогике, но я вынес из впечатлений моей жизни глубокое убеждение, что прекрасный ландшафт имеет такое огромное воспитательное влияние на развитие молодой души, с которым трудно соперничать влиянию педагога».
О красоте мещерского леса написано немало. Она щедро воспета в песнях, стихах, воплощена художниками в пейзаже, потому что есть в этих лесах притягательная особенность: они в отличие от северных или сибирских светлы и праздничны. Нигде не найдешь таких золотых сосновых боров, чистых, как родник, березовых рощ, зачарованных, словно из металла отлитых, ольшаников. Лес может навеять на вас тихую грусть, но никогда не принесет давящей, съедающей тоски, потому что по сути своей, по природному устройству — радостен.
В Мещере было немало глухих, первобытных мест. Только и в самой непроходимой чащобе отыскивалась какая-нибудь веселая полянка. Обязательно хмурый в других местах ельник здесь дружелюбен, если не приветлив: солнце пробивается сквозь хвойные лапы, искрится роса на мягких мхах, вперед видно на три шага, не более, и кажется, что ты в уютной лесной комнате.
В сухих дюнных борах даже вечером можно свободно читать книги, а в березняке светло и ночью.