Желаем приятного прочтения.

На кордоне

Почти на всех картах этот кордон помечен как 273-й. Но местные, гршпинские, давно зовут его кордоном Паустовского. В сорок седьмом, послевоенном году писатель случайно забрел туда, прожил несколько дней в небольшом домике лесника Алексея Желтова, а позже написал о кордоне рассказ.

Как справедливо говорит один из его героев, в Мещеру нельзя приезжать безнаказанно. Так и вышло: мещерские леса взяли Паустовского в пожизненный плен. Он уходил в них от столичной сутолоки, как раньше удалялись от мирской суеты в монастыри. В ту пору спутников у писателя было немного. Когда горожан стало больше, а лесов меньше, паломников в природу заметно прибавилось. Как никогда современно зазвучали   слова   Петрарки,   произнесенные   шесть   веков

назад: «Враждебны города, приветны рощи для дум моих...»

«Приветными» для исколесившего всю страну писателя стали именно мещерские леса. Почему? Ответ на это дает сам Паустовский: «...два-три часа сна в лесах стоят многих часов сна в духоте городских домов, в спертом воздухе асфальтовых улиц», «Мещерские леса величественны, как кафедральные соборы», «Нет большего отдыха и наслаждения, чем идти весь день по этим лесам...». И наконец: «И если придется защищать свою страну, то где-то в глубине сердца я буду знать, что я защищаю и этот клочок земли, научивший меня видеть и понимать прекрасное, как бы невзрачно на вид оно ни было,— этот лесной задумчивый край, любовь к которому не забудется, как никогда не забывается первая любовь».

После того как были написаны эти строки, Паустовский еще не раз приезжал на знакомый кордон, неделями жил там, вновь и вновь очаровываясь неброской красотой здешних мест. До конца жизни его тянуло сюда. Незадолго до смерти он навестил Гришино, чтобы попрощаться со старым кордоном, где ему всегда легко дышалось и работалось.

Дорогу на знаменитый кордон вам сейчас укажет любой житель Гришина — дальней мещерской деревни, свернувшейся калачиком возле Пры. До войны здесь жило немало народу, делали колеса, бочки, ульи, гнули дуги. Незаметно как-то поредели избы, повывелись промыслы. Остались лесничество и небольшая лесопильня.

Мы прошли деревню насквозь, поднялись на холм, откуда было видно скользкое тело Пры. Сверху река походила на разомлевшего на солнцепеке ужа. На краю широкой поймы стеной стоял лес. Нам предстояло дойти до него и отыскать по указанным приметам тропу на кордон. Рядом с обочиной дороги заметили десятка два вросших в землю базальтовых голышей, каждый размером с баранью голову. Кое-где виднелись покосившиеся кресты. Это было забытое кладбище староверов, на могилах которых лежали замшелые камни.

Возле отпочковавшейся от Гришина деревеньки Заводская Слобода, где в петровские времена был небольшой железоделательный завод, перешли вброд Пру. Упругое течение сбивало нас на глубину, но мы все же удержались на гребне подводной косы, тянувшейся от берега до берега. Конечно, можно было идти по мосту, но темная прохладная вода обещала снять с ног усталость.

Сначала пошли большаком, но, дойдя до леса, свернули в чащу. Запахло прелью и близким болотом. Тропа повела нас низиной, сухой в жару, но вряд ли проходимой в пору больших дождей. Ольха чередовалась с березой, кусты бересклета — с лещиной. Огромные, как лопухи, листья конского щавеля хлопали по ногам, путали шаг.

В самом низком месте из тонких осиновых жердей была предусмотрительно устроена прочная гать. И сразу за ней тропа дернулась вверх. Мы поднялись на материковый холм. Теперь уже не березы, а сосны окружали нас со всех сторон. Высоко в голубом небе ветер трепал их кроны. Тихо поскрипывая, раскачивались загорелые стволы.

Большие сосны вызывают ощущение неизменности. Это и потому, что в силу многих причин мы не видим, как вырастают леса. А вырастают они трудно, в жестокой борьбе утверждая свое право на место под солнцем. Среди деревьев страшная смертность: из ста выживают всего пять...

Настоящие трагедии разыгрываются под густым пологом леса.

Семена березы созревают в августе и падают всю зиму. В декабре невесомо ложатся на снег семена сосны. И только весной малую долю их принимает земля, чтобы уже через год превратить крохотное семечко в тонкий росток. Проходят неторопливые годы, и подрост — надежда и опора любого леса — смело поднимает голову. Но нет ему настоящей воли под густыми материнскими кронами, сквозь которые не пробиться солнцу.

[1]23
Оглавление