Года три назад я встретил его у небольшого поселка Криуша, где он трапезничал, разложив в придорожной канавке отбеленную холстину. Он пригласил меня к своей скатерти-самобранке, и мы отведали чудесной картошки-рассыпухи, которой снабдили моего нового знакомого местные лесозаготовители. Криуша славится хлебосольством, недаром, по преданию, начиналась с постоялого двора.
Кузьма Матвеевич оказался счастливо странствующим стариком. По его словам, он объявляется в родной деревне только в предзимье, когда на мокрую землю ложится первый снежок. Возвращается обычно ночью, незаметно для соседских глаз. Только утром
тонкий дымок над заброшенным домом оповещает деревню о том, что блудный сын наконец вернулся. Я узнал, что причина для тайного возвращения была. Село никогда не поощряло необоснованной праздности, даже в старости. Кузьма Матвеевич не был ни больным, ни тихо доживающим свой век пенсионером-домоседом. Он был странником.
Весной, лишь только подсыхала земля, он пускался в путь по мещерским проселкам, чтобы к зиме успеть навестить знакомые озера, леса и кордоны. Каждый раз Кузьма Матвеевич был уверен, что путешествие это в его жизни последнее. Он торопился поклониться всем своим святым местам, а их у него было немало.
Кузьма Матвеевич не брал в дорогу ничего лишнего, умещал весь гардероб в полинявшем, довоенном еще рюкзачке. Он знал, что в остальном вполне может положиться на гостеприимство и снисхождение к страннику. Так он и ходит: от деревни к деревне, от озера к лесу, от реки к ручью, от человека к человеку...
Бородатый, в стареньких кедах, подмотанных изолентой, Кузьма Матвеевич не был похож на беспечного туриста. Он не искал новых впечатлений: мещерские проселки давали ему повод для неторопливых размышлений.
Он не был ни бездельником, ни попрошайкой, добывающим легкий, но унизительный хлеб. В свое время честно отработал в лесхозе. У него дома над железной койкой и сейчас висит похвальный лист за ударный труд на лесозаготовках. Есть у деда Кузьмы и доброе имя, и пенсия, которой на жизнь хватает.
Видно, к старости проснулась в нем жившая с детства страсть к путешествиям, которой не давала выхода то горькая нужда, то война, то семейные заботы, то оседлая, ставшая сладко есть и крепко спать родная
его деревенька.
Когда был честно закрыт трудовой стаж, Кузьма Матвеевич, как говорили в округе, «ушел в бега». И хотя односельчане вслух не одобряли его долгих странствий, их тянуло к дому деда Кузьмы, где у жарко натопленной печи коротались долгие зимние вечера рассказами о людях, реках и облаках.
В тот памятный полдень, в первую нашу встречу, я стал набиваться Кузьме Матвеевичу в попутчики, надеясь хоть на время приобщиться к его путешествиям по мещерской глухомани. Он долго медлил с ответом, старательно шнуруя кеды и испытующе поглядывая на меня, потом закинул за плечи рюкзак, поклонился гостеприимной Криуше и тихо обронил:
— Ну что ж, пойдем потихоньку. Постранствуем...
Не раз после этого, как только позволяли дела, я составлял компанию деду Кузьме. Встречался с ним и зимой. О многом успел мне поведать мой добрый знакомый, мещерский странник...