Написал заголовок и задумался. А все ли знают, кто это такой, бондарь, не стало ли слово безнадежным архаизмом? От людей старшего поколения сразу слышу возражение: как же, мол, очень хорошо знаем. Но вот недавно открыл энциклопедический словарь последнего издания и, к своему удивлению, слова этого не нашел. Правда, из микроскопически короткой справки узнал, что бондарные изделия изготавливают «из дерева... и полимерных материалов». Да что там бондарь! Не узнать из словаря, что же такое бочка. Нет, слово это упоминается трижды, то как древняя мера объема, то как элемент архитектуры, то как фигура высшего пилотажа. Не нашлось места только для самого простого, изначального толкования, словно оно и не нужно. А напрасно: жива бочка — дубовая и липовая, на пять ведер и на пять тонн. До сих пор требуется она (притом в огромных количествах) и заготовителю, и виноделу, и рыбаку, и нам с вами, охочим до хрустящих соленых огурчиков да пахнущих лесом груздей.
И все-таки кто же такой бондарь? Человек, делающий бочки, по-старославянски — «бодни». Со временем две буквы поменялись местами и прибавился суффикс «арь». И вышло — бондарь. Аналогичных слов — пекарь, токарь, лекарь, вратарь — великое множество.
Но это — бондарь — особое. «Бондарь»... Произнесите его вслух. Сколько в нем древней музыки, тихого колокольного звона...
...Есть в маленьком мещерском поселке Елатьма улица Среднереченская. Ее найдешь не сразу, потому что прячется она под крутым речным обрывом, таким высоким, что с него видно окрест не меньше чем километров на сорок. Встанешь на самом краю, посмотришь на бескрайние леса, которые тянутся отсюда, почти не прерываясь, до Белого моря, на излучину Оки, занесенную снегом, и вряд ли догадаешься, что нужная тебе Среднереченская прямо под тобой.
Дома на улице, как ласточкины гнезда, лепятся к обрыву скошенными в сторону реки фундаментами. Сады и огороды террасами спускаются к самой воде. Весной в богатое половодье между грушами и яблонями вполне можно поплавать на лодке.
Дом Александра Андреевича Фроликова, как нам сказали, стоит у ручья. Мы долго искали этот мертвый, как нам казалось, зимой ручей, но не находили. И только с третьего или четвертого захода сообразили, что ручьем, по-видимому, называли здесь маленький родник, живой даже в лютые морозы. Он рождался где-то в недрах обрыва и выбегал наружу по заржавевшей короткой трубе, нависавшей над длинным деревянным корытцем, взятым, видно, с фермы. К роднику ходили по воду, как к колодцу... Здесь, на этом бойком во все времена года месте, и жил потомственный бондарь Фроликов.
С ним мы познакомились летом, когда я случайно забрел в крохотную бондарную мастерскую Елатомско-го лесохимучастка. Под двумя одинокими соснами Фроликов и его, как он их сам назвал, «компаньоны» поправляли на готовых к отправке бочках металлические обручи. В тенечке лежала в штабелях сохнущая клепка. Пахло живицей, под которую, собственно, бочки и предназначались. Александр Андреевич показал свое рабочее место, где, по его словам, «истер не одни полы». На верстаке был разложен почти весь бондарный инструмент: наструги, шмыга, деревянный циркуль, лучковая пила, набойка и молоток. Инструмент знатный, что называется, по руке. Это было видно по тому, как привычно брал его Фроликов, как уверенно с ним обращался. В цветастой рубашке, матерчатой кепочке с пластмассовым козырьком, Фроликов выглядел совсем молодым (ему, кстати, нет и пятидесяти). И как-то вроде не шло к нему, не подходило это — мастер-бондарь...
И вот мы снова встретились. Он провел нас на просторную терраску и усадил за стол, заставленный отварной картошкой-рассыпухой, солеными грибами, квашеной капустой и чашками с налитым в них рубинового цвета калиновым сиропом. Калина росла в саду. В прошлом году ее урожай, как сказали хозяева, был необыкновенным.
Терраса стояла высоко над землей. Из нее хорошо просматривались застывший сад, лежащая у дальней калитки перевернутая лодка, пустой скворечник на длинной жердине. А еще дальше, за огородом, начиналась Ока...
Дед Александра Андреевича был родом не отсюда. В нескольких километрах от Елатьмы стоит село Большой Кусмор. Там и рождались потомственные бондари, которым по хватке, по мастерству не находилось в округе равных. Дед Александра Андреевича, даже когда его выбрали первым председателем кусморского колхоза, бондарного дела не бросил, обучил ему сыновей и внуков. Непримирим был старик, когда речь шла о потомственном ремесле. Однажды увидел у внука балалайку и аккордеон (Александр Андреевич и по сей день музыкой на досуге балуется) и велел тут же выбросить за порог, потому как посчитал — от дела отвлекают.