Утро в Мещеру приходит на цыпочках. Еще ночь, и темнота так густа, что луч карманного фонаря режет ее, как нож замерзшее масло, а ты уже ждешь: вот сейчас кто-то повернет невидимый выключатель — и загорится раннее лесное утро.
Но ничего заметного не происходит, а через минуту ты вдруг ясно видишь очертания ближних сосен, редкий туман над песчаными косами и тут же понимаешь, что ежедневное таинство уже свершилось...
Мы встали рано и, когда просветлел лес, пошли к реке: надо было умыться и набрать воды. Пра будто поседела за ночь, и полузатопленный челн, уткнувшийся носом в песчаный берег, корму свою терял в холодном утреннем тумане. В прошлом году челн еще ходил по реке, направляемый слабеющей рукой знакомого нам рыбака. Мы задешево покупали у него толстых линей для ухи.
Говорят, что вещи долговечней человека. Но вот умер знакомый наш рыбак, и захлебнулся на мелководье его старый челн...
В лесу да еще у реки слышен любой малый звук. Едва разбежавшись, он ударяется о зеленую стену сосен и тут же отскакивает назад, а потом мечется по берегам, постепенно изнемогая, теряя силы. В то утро мы услышали, как в лесу вдруг заговорили колокольцы.
Мещера не степь. В лесах на болотах немудрено потерять не только козу, но и лошадь. Поэтому здесь совсем не редкость постукивающий на шее у коровы или лошади самодельный латунный колоколец. Язык для него мастерится из какой-нибудь бросовой железки. Такой колоколец не звенит, а глухо бормочет. В поле этот звук легко унесет ветром, но в лесу его слышно достаточно далеко.
К реке на водопой шли кони. Они осторожно ступали по мокрой траве, но колокольцы проявляли каждое их движение. Самый громкий колоколец висел на шее гнедой кобылы — большой, с подпалинами на боках. Ее глаза были похожи на две большие переспелые сливы. Она часто останавливалась и скусывала под самый корень голубую болотную траву, а потом устало ее жевала.
Рядом с ней мы увидели рыжего жеребенка, которому от роду было недели две. Он толкался в отвислый материнский живот и перебирал от нетерпения спичечными ножками. Иногда убегал в густую приречную кугу, ненадолго исчезал, пользуясь до поры до времени тем, что не было у него выдающего каждый шаг колокольца.
Но вот кони подошли к речной заводи и, раздвигая мордами кувшинки, принялись тихо пить непрогревшуюся еще воду.
Стал исчезать туман, капли росы на листьях белокопытника делались все мельче, а час спустя пропали вовсе... Над Прой прошумел подогретый солнцем ветерок, артельно застучали дятлы, замычали коровы в соседнем селе — день начал набирать силу. Поэтому сразу после завтрака мы отправились в путь.
Наша дорога лежала вдоль Пры, подчиняясь ее непостоянному руслу. Это была открытая, луговая часть реки. Лес вытянулся у близкого здесь горизонта. Там уже угадывались в беспорядке расставленные кубики изб. Только что сметанные стога с торчавшими из вершин шестами походили издали на ели и прямо связывались с продолжением леса.
Срезанная косарями мята подсыхала на солнце, разнося по лугу пронзительный аромат, перебивавший даже свежий и сильный запах реки.
Песок успел уже нагреться, и босые ноги чувствовали исходивший от него сыпучий жар. Сначала он заставлял нас идти все быстрее, а позже загнал в прохладную воду Пры. Мы студили на отмели уставшие ноги и смотрели на высокий противоположный берег, который облюбовали ласточки-береговушки.
Кто хоть однажды бывал на Пре, знает: изменчиво не только ее русло, но и берега. И каждый поворот реки — это как смена декораций в театре.
Правый — высокий и темный от глины — берег вдруг резко уходит вниз и превращается в желтую песчаную косу, открывая то цветущий луг, то подошедший к воде лес. Еще поворот — и лес уступает место крутому, в несколько метров, обрыву, золотой от песка подковой охватывающему отрезок реки. Таких, на счастье брошенных, подков на Пре не один десяток. Вверх-вниз. Вниз-вверх...
Совсем не однообразно такое чередование. Музыка — это ведь тоже чередование звуков. Но оно рождает великие симфонии.
Музыка Пры — в ее берегах...
Ласточки выскальзывали из гнезд, а потом падали, почти касаясь воды, набирали силы для полета и уходили в высоту, разгоняя жаркий дневной воздух. Без устали возвращались и вновь исчезали за обрывом. Круглые гнезда-норки устроены были в несколько рядов и издали походили на иллюминаторы океанского лайнера.
Когда ноги остыли в речной воде, мы отправились дальше, торопясь к жаркому полудню войти в лес, который был уже рядом и с каждым нашим шагом будто подрастал, все больше закрывая горизонт.