Незаметно дорога увела нас от реки, пробежала по неглубокой ложбине, судя по неровной щетине травы приспособленной под выпас, накинула тугую петлю на высыхающее болотце и неожиданно распалась на две нахоженные тропки. Проворно, словно ящерицы, они нырнули в старый березняк.
Дальше березы пошли чаще, и от сотен стволов сделалось светлее, задышалось свободнее. Немного погодя запахло свежей зеленью, лугом — открылась поляна. До этого невидимое солнце ударило в глаза, поплыло оранжевым кругом, сделав все вокруг белесым: и трава, и редкие кусты лещины сразу стали похожими на проросшие в темноте погреба картофельные побеги.
Мы быстро пересекли поляну наискосок и снова вошли в прохладный березовый рай. Минут через десять нам открылось большое мещерское село. Оно вольно легло вокруг голубого озера, заросшего у берегов камышом и рогозом. Все избы в селе, не ломая порядка, стояли торцом к воде, к ней же вплотную подходили длинные, огороженные жердями огороды. Несмотря на то что почти у каждой усадьбы предостерегающе торчал из земли обрезок рельса, улица села была вконец разбита машинами и тракторами. Пыль тяжело висела в воздухе, и, по-видкмому, избавить от нее мог только часовой ливень.
Мы прошли сквозь строй почерневших изб на край села, к последнему дому, стоявшему особняком и крытому дранью. Украшенные накладной резьбой ворота внутреннего двора покосились, оставляя достаточно щелей не только для кур, но и для бойкой дворняги, просунувшей свою чуткую морду в подворотню, лишь мы подошли к знакомому крыльцу. Здесь одиноко жил деревенский сторож Иван Алексеевич — мужик лет пятидесяти, по инвалидности ушедший на пенсию и охранявший по ночам маленькую совхозную лесопилку, откуда шел материал для строительных нужд всей округи. Широкий в плечах, крепкий на вид, он мог при желании нагнать на чужих страху. Ж только свои, совхозные, знали: у него слабое, никуда не годное сердце. Свое нынешнее положение Иван Алексеевич обрисовывал так: «Я как иная осина: снаружи — дерево как дерево, а нутро гнилое...»
Услышав собачий лай, хозяин вышел из избы и радостно закивал, здороваясь и приглашая в дом.
Это было холостяцкое жилье, где давно уже рукой махнули и на оставшуюся с зимы горку золы у печи, и на беспризорную паутину между переплетами рам, и даже на съехавшую с гвоздей иконку Николы Чудотворца в окладе из восковых цветов. Шесть лет назад умерла жена Ивана Алексеевича, не оставив ни детей, ни доброй по себе памяти.
Хозяин усадил нас за широкий стол, принес с огорода только-только начавшие набирать силу огурцы, подогрел пустые щи, нарезал ржаного хлеба, и мы начали обедать, слушая, как суетятся на дворе куры, попискивают в гнезде над окном ласточки, визжит лесопилка.
Потом мы сходили на берег озера, где Иван Алексеевич вчера еще кончил смолить лодку-казанку. Прошлым летом она дала течь, и теперь, в рыболовный сезон, без нее наш хозяин был как без рук. Лодка оказалась похожей на большую копченую рыбу. Когда мы ее втроем спустили на воду, она на удивленье легко пошла по сильной волне. Но рыбы нам в тот день поймать так и не удалось: время было уже неподходящее.
— Ничего,— утешил нас Иван Алексеевич,— ухи нет, так я вас байкой одной попотчую...
Ближе к вечеру мы разложили на берегу костер, расселись вокруг огня и приготовились слушать.
Иван Алексеевич накапал себе в стаканчик какого-то сердечного лекарства, выпил, поморщившись, и начал неторопливо свою то ли сказку, то ли легенду:
— Давным-давно в местах наших было море-океан. Птицы сюда не летели, рыба не водилась. Только ветер свистел. Чудное, нелюдимое было место. Ходило над морем-океаном солнце. Ходило оно, ходило и вздумало раз на себя в море посмотреться. Остановилось да загляделось на свою красоту. Поднялась жара ужасная. День палит, два палит. Месяц, а там и год прошел. Везде на земле снега великие, морозы лютые, а над морем-океаном сушь беспримерная.
Долго-скоро ли — чахнет, высыхает наше море. Взмолилось, просит у солнца пощады. А оно и слышать не хочет. Тогда запенилось, замутилось море. Не во что солнцу смотреться. Загневилось оно, дохнуло жаром, и распалось море-океан на речки и ручьи малые, озера да болота, будто и не было его никогда.
Прослышали люди, что в этих местах, где море когда-то было, спрятаны несметные богатства. Стали они через реки переплывать, озера обходить, в болотах звериные тропки искать... Многие уходили, только никто не возвращался, лишь гуще поднимались в той стороне леса. Уж замечать стали: уйдет человек, а потом в лесу еще одной ольхой или елью больше становится. Вот, значит, во что превращались искатели-лю-бопытники. Оттого, видно, в лесу дерево дереву — рознь.