В лесу или роще выбиралась небольшая четырехугольная площадка. Ее огораживали незамысловатым плетнем, а иногда и высоким тыном. Устраивалось трое ворот, обращенных на восток, юг и север. Люди входили через южные ворота, а назначенный для жертвоприношений скот вводился в восточные. Через северные ворота носили воду для приготовления жертвенного мяса. У южных дверей ставили также деревянный стол, устроенный вроде банного полка, на котором разрезали мясо на столько кусков, сколько человек принимало участие в молении.
У чуди не было жрецов, которые бы пожизненно сохраняли за собой это звание. Домашние моления совершал старший мужчина в доме. При молении всеобщем старшие избирались.
В определенный день у священных дубов или лип ставили кадки с питьем, подобным пиву. На ветвях развешивались приношения молящихся. Все становились лицом на запад, и таинство начиналось.
В «Очерках мордвы» П. И. Мельников-Печерекий так описывает одно из молений мордвы, близкой по происхождению к летописной мещере. Старший наливает по ковшу из каждой бочки, становится у священнога дуба и заставляет всех кланяться дереву. Обращаясь к нему, он произносит молитву: «Березовый бог, дай много дров, Липовый бог, дай нам много лаптей и много мочалы, Бог сосны, дай нам избы, Бог бревен, дай нам бревен на избы, Бог лубьев, дай нам лубьев». После этой молитвы старший выливает весь первый ковш на корни священного дерева, а из других ковшей льет на корни других деревьев, растущих на священной поляне, стараясь, чтобы на всякую породу дерева непременно было полито хотя бы несколько капель жертвенного пива.
Чудь не была фанатичной и без вражды принимала иноверцев. Мордва говорила так: как в лесу каждое дерево имеет свой особый лист и свой особый цвет, так и каждый народ имеет свою веру и свой язык. А всего, по их представлению, на земле было семьдесят семь вер и семьдесят семь языков.
Когда славяне впервые столкнулись с финскими племенами, они встретили таких же язычников, какими были сами. Славянский поток устремился с юга, сначала обтекая Мещеру из-за ее недоступности, иссякая на правобережье Оки, а потом исподволь проникая в неведомый лесной край. Археология не дает подтверждения тому, что наши пращуры, славные вятичи, брали землю у тихих финских племен силой. По-видимому, они долгое время жили рядом, постепенно как бы растворяясь друг в друге. Вспомним есенинскую строку: Затерялась Русь в мордве и чуди... Сейчас трудно сказать, что принесла встреча каждому из народов: кого чем обогатила, что у кого отняла. Но незаметно, постепенно становилась Мещера русской. И не вспомнит теперь никто о бывших хозяевах края. Только нет-нет да и проглянет еще древнее, от мещеры оставшееся — то необычный говор, то поверье, то скуластое, темное от природы лицо. Нетронутыми, незамутненными сохранились лишь имена — Чарус, Лапша, Нармушадь, Колокша...
Долго жила Мещера замкнутой жизнью, пока в X— XI веках с юга, с Киевской Руси, не потянулись на север переселенцы — искатели лучшей доли. Эта людская волна докатилась и до мещерских пределов, о чем красноречиво говорят все эти русские названия — Пере-яславль, Трубезк, Лыбедь, Солотча. Правда, одна из легенд связывает Солотчу с татарскими пришельцами, якобы воскликнувшими, увидев благодатные здешние места: «О солодча!»—что значит «сладкая». Думаю, что это всего лишь красивая легенда. На старинной карте я обнаружил Золодчу — почти неприметный приток Днепра. Был у древних колонистов хороший обычай: обживаясь и обстраиваясь на новом месте, в память о покинутой родине давать городам, безымянным речкам и озерам старые, добрые названия.
Застучали на окраинах Мещеры топоры. Встали Переяславль-Рязанский, Москва. Пока не города еще даже — крепости. Как межевые вешки...
А в мещерскую непроходимую глухомань уходили, теснимые предприимчивым, скорым на суд и дело людом, остатки тихих финских племен да все те, кто хотел жить свободно, не по княжеской, а по своей воле.
Казалось бы, леса и болота должны были надежно защитить Мещерский край от татарского нашествия. Но уже в конце XIII века сюда с огнем и мечом пришел выходец из Большой Орды князь Бахмет. У него был сын Беклемиш. Приняв христианство и взяв имя Михаил, он и стал родоначальником мещерских князей.
Впоследствии Мещерское княжество во всем держалось Москвы и с Рязанью водило дружбу скорее дипломатическую, чем сердечную. Правнук Беклемиша-Ми-хаила мещерский князь Юрий Федорович примкнул к войскам великого князя московского Дмитрия Ивановича и вместе «со дружиною» пал в смертельной битве на Куликовом поле. Надо отдать должное мещерским князьям: немало крови пролили они во славу отечества. Так, в сентябре 1877 года при взятии Шипки погиб полковник, флигель-адъютант князь Эммануил Николаевич Мещерский.