Вечерами из моего окна видна далекая цепочка огней. Она зябко мерцает, и кажется, будто там — окраина большого города. Конечно, никакого города нет, а за огнями начинается лесное море Мещеры. Его волны докатываются почти до берегов Оки, до выгнувшего спину бетонного моста, огни которого я вижу по вечерам.
Лес так близко, что явственно слышится его размеренное дыхание. Летом при северном ветре или после хорошей грозы бродит между домами крепкий смоляной дух. Осенью к сосновому прибавляется тонкий грибной запах. Весной верх берет йзацветающая по
опушкам черемуха. Так бывает, когда в лесу все в порядке. Но стоит случиться беде, и мы тут же узнаем об этом: дым пожара легко переплывает через Оку. Тревожно и неспокойно делается тогда на душе.
И лишь зимой лес ничем особым себя не выдает. Густо выпавший снег отдаляет нас от него. Пройтись на лыжах вдоль ближней просеки — вот, пожалуй, на что отваживаемся мы рискнуть, совершенно не ведая о той жизни, какая в ту пору устраивается в дальних лесах и чащобах.
Зимой я узнаю лесные новости из писем. Их присылают из мещерской глубинки мои друзья — давние ревнители леса. Они пишут о нем так, как мы вряд ли бы написали даже о собственной квартире, за долгие годы досконально изученной от плинтуса до водопроводного крана. Подмечены сотни мелочей, ничего не говорящих горожанину, но знаменательных для посвященных в зеленые тайны лесной жизни.
«Землю побелило нынче рано,— написал мне однажды друг-лесник из-под Елатьмы.— Снеговой пух лег на сырое, все и подумали, что образовалась зима. Только моя садовая вишня — ты помнишь, она одна вышла наперекор морозам — подсказала другое. Лист с нее не сошел, значит, не быть зиме. Примета верная, не подвела. На неделе снег растаял, как и не было.
23 ноября лег коренной снег, лесу дал успокоение, как ни говори, а корням холодно уже... В лес хожу пеший. С лыжами путаться рано. Следов видел множество. В осиннике лось метки оставил. Озорует, дерет осину почем зря.
У елани скакал до скирды русак. Строчку вывел ровную, аккуратную, не то, что беляк. Лиса на опушке лунок накопала. Мышкует в охотку, пока не голодно.
Лес стоит тихо, ждет крутого мороза...»
А это письмо я ждал с особым нетерпением и, признаться, с тревогой. Молчит старый человек, не пишет: не стряслась ли какая беда? Но письмо пришло. Знакомый лесник Данила Кузьмич Архипов подал о себе весточку.
Справился вначале о здоровье, попросил передать поклоны, а потом повернул к главному: «Сколько мог — противился пенсии. Но годы не обманешь. Тяжел стал на ногу, а обход у меня, сами знаете, немалый. Почти две тысячи гектаров леса. Обойти — и то, сколько сил надобно. Подал в отставку. Сижу теперь со своей старухой дома в Кочемарах, копаюсь на огороде да на дворе. Зимой совсем тошно. Выйду на порожек, погляжу за околицу — сердце постукивает, хочется в свой лес...»
В лес, уже не сторонним наблюдателем, а работником, Данила Кузьмич пришел в тридцать пятом, в то время, когда организовывался Окский заповедник. Архипов был старшим сыном в бедной многодетной семье. Крестьянствовал, батрачил, успев закончить всего два класса церковноприходской школы. Когда в Кочема-рах создали колхоз, он вступил в него, но тяга к лесу, а не к земле взяла свое. Так Данила Кузьмич оказался в лесниках.
Впервые я встретился е ним несколько лет назад. Это было весной. На моторной лодке нас предложили довезти до устья Пры научные сотрудники заповедника, имея в той стороне и свои интересы. Высокий, широкоплечий Данила Кузьмич уверенно взял в руки весло, оттолкнулся от берега, и наша лодка пошла по течению мимо ивовых кустов и коряг. Лесник сделал пару верных гребков. Лодка послушно выскочила на середину Пры. Здесь запустили мотор. Он ровно застучал сразу после резкого рывка пускача. Волна ушла искать далекий в половодье берег, а мы устремились вниз по реке, туда, где расплескалась до горизонта Ока...
Летом в какой-нибудь знойный полдень жизнь на реке замирает. Почти не увидишь зверья. Изредка лениво выпорхнет из ракитника птаха да покружит в вышине для порядка коршун.
Другое дело весной. Крик, шум, радость возвращения, строительные хлопоты, первые проблемы и огорчения. Забормотали на берегу тетерева. Ждут не дождутся, когда спадет вода и можно будет заняться устройством гнезд прямо на подсохшей земле где-нибудь по опушкам и старым вырубкам, в мелколесье.
Из-за распушившихся ив то и дело стремительно вылетали потревоженные шумом мотора утиные пары. Сделав стремительный полукруг, они вновь садились в укромном месте продолжать нечаянно прерванный роман. Весна — время птичьей любви.