Если Пра — главная река Мещеры, то Ока — ее большая голубая межа. Переплыви реку с высокого правого на низменный, податливый левый берег — она и начнется, знаменитая мещерская сторона. От Коломны и до Мурома охватывает Ока полукольцом мещерские леса, луга и села. Это добрые сотни километров.
Михаил Михайлович Пришвин назвал Оку самой русской из всех русских рек. Может, и действительно так. Есть в ней что-то и от удали Волги, и от задумчивой плавности Дона, и от щемящей незащищенности малых речек и ручейков. Несомненно, что текут по России реки красивее этой, но берет Ока какой-то своей деревенской простотой и доступностью. Живет она скромно, без претензий, не удивляя никого и не очаровывая, но и не давая затягиваться илом изменчивому руслу памяти о всем русском.
У Оки характер открытый. Несет она свои воды по равнине, оставляет плесы и перекаты, заводи и рукава. Богата река старицами — древними руслами, от которых отвернулась ее неразгаданная душа. Есть места, где река долго хранит прямизну, а есть и такие, что только успевай поворачивать, как под Кочемара-ми, например.
Весной воды Оки раздольно заливают низины, расходятся в ширину километров на шесть, а то и больше. Когда зацветают пойменные луга и одеваются зеленью стоящие на высоком правом берегу леса, река начинает мелеть и в межень похожа на истомившегося путника, с трудом передвигающего ноги. Хмуро и холодно бежит окская вода осенью, а зимой река словно исчезает под толстым слоем льда и снега, пропадает надолго, до самой весны.
И все это время с рекой накрепко связана жизнь тысяч и тысяч людей. Плывут по Оке теплоходы, груженые баржи, катера. По трубам уходит вода на соседние с рекой поля, чтобы пролиться благодатными дождями. Поит река большие города, которые без нее просто умерли бы от жажды. Не забывают Оку рыбаки. Летом и зимой берут они с нее серебристую дань. Приходят к реке и без особой хозяйственной надобности. Это те, кто не отвык еще удивляться красоте.
Всех встречает и всем угождает река. Потому и любима, тем и сильна. Трудно не согласиться со словами известного -историка Ключевского: «С рекой русский жил душа в душу. Он любил свою реку, никакой другой стихии не говорил столько ласковых слов. Река является даже своего рода воспитателем чувства порядка и общественного духа в народе. Она объединяет...»
Мой знакомый речной капитан, парень еще молодой, когда заходила речь то ли о его товарищах, то ли о тех, кого он знал на берегу, говорил: «Мы, окские». Этим он подчеркивал родство всех, так или иначе связанных с Окой. Получалось, что и родиной многих из этих людей были не только какие-нибудь Михалево или Копаново, но и река.
Это, наверное, хорошо — быть родом с реки...
Однажды капитан уговорил меня пойти с ним в плавание, чтобы познакомить с одним из таких преданных Оке людей — бакенщиком с острова Медвежья Голова. Я согласился, и мы вскоре отчалили на трудяге-буксире, державшем курс вниз по реке на Муром. Буксир был маленьким тупоносым существом. Такие в народе обидно зовут «утюгом», но молодой капитан им гордился, как собственным сыном, заставлял команду в свободное от вахты время до блеска чистить металлические части и вообще следил за порядком. Так что «утюг» был всегда опрятен и как-то по-до-машыему уютен. И, честное слово, на нем я чувствовал себя спокойней, чем на аристократическом морском лайнере, на котором несколько лет назад пришлось путешествовать по Балтике.
Плавание шло отлично, но за Шиловом я передумал и решил отправиться к острову пешком. Была пора большого сенокоса. Мне и захотелось подышать чистым воздухом окских лугов...
Я сошел на левом берегу и до переправы в Терехове добирался на попутках. Ехали нескончаемыми заливными лугами, в которых, казалось, так же немудрено заблудиться, как и в дремучем лесу: вольных дорог наезжено без счета — попробуй угадай, какая из них твоя.
Пропали привычные ориентиры: старое дерево, пригорок, хутор. Горизонт казался близким, да ведь за него не заглянешь! Мы ехали словно по дну гигантской зеленой тарелки. Трава стояла по пояс, в три яруса. Раскачивались на ветру колоски тимофеевки, метелки овсяницы, их подпирала, словно поддерживала, густая щетина низкорослого лугового мятлика; разгулялись, разлеглись густые клевера, раскрыл свои зонтики бедренец, выгнул длинную шею пурпуровый василек. Казалось, сверни мы с накатанной дороги — встанет машина как вкопанная.
Сказочно богаты заливные окские луга, как говорится, «не сеяно, не полото зеленое золото». Не зря пойму Оки сравнивают по плодородию с поймой Нила. Еще в XVI веке, путешествуя по Оке, немецкий барон Герберштейн так писал о реке: «Все поля, орошаемые ею, чрезвычайно плодородны...