Мещерский странник
Желаем приятного прочтения.
Голубая межа
В сенокос, считай, вся Мещера едет на поклон к окским лугам. Разве болотная осока сравнится с духмяным разнотравьем! «Это сено — второй овес»,— говорят приехавшие косари. И не беда, что зимой надо будет перевозить стога за многие километры,— овчинка выделки стоит...
...Река вывела меня к заводи, на краю которой расположился целый поселок из шалашей, крытых ивовыми ветками. У двух коротконогих лип устроена была коновязь, а под раскидистой ракитой — временная столовая: грубо сколоченный стол, скамейки, костровище. В двух огромных, похожих на богатырские шлемы котлах что-то варилось. Чуть в стороне, подальше от кострового жара, сидел на перевернутом ведре повар. Задумчиво посматривал в котлы, покуривая папироску. Въевшаяся в кожу рук сажа ясно говорила о том, что подобное дежурство у него не первое.
Так и оказалось.
— Раз ребятам борща сварил, они мне говорят —бросай косу, кошеварствуй. Мы за тебя помахаем, а тыуж будь при котлах. Так вот третий покос — кто с косой, а я с поварешкой...
По всему было видно, что повар в душе рад своей «котловой доле». Кормить сорок человек — это тоже, я вам скажу, не шутка...
К обеду варилась уха. Судя по запаху — настоящая, без подвоха. Сделанная так, как могут сделать только люди бывалые, в рыбных делах искушенные. Повар был человек речной, местный, с мальчишества уходивший на зорю с самодельными удочками, кормивший сначала окрестных котов, а потом и всю многочисленную родню. Ему ли было не знать, как готовить уху, когда и чего добавить, в какую минуту пену снять, чтобы навар не испортить...
Где-то через полчаса послышались голоса: шли к обеду разгоряченные спорой работой и жарким июльским солнцем косари. Шумно расселись за широким столом. Когда в мисках задымилась уха, народ радостно ахнул: это после-то щей да борщей!
— Ты, что ли, Федор, набраконьерил?
— Какой там! На вас какую сеть надо — во всю
Оку.
Местные ребятишки шефство взяли. Целой ротсй утром и надергали. Навались,
остынет,..
Дружно застучали казенные ложки. Уха получилась на славу. И славу эту вместе с «пожизненным» поваром Федором по праву делила Ока, попотчевшая косарей лещом и плотвичкой, окунем и ершом...
Мне снова не повезло, и к Нармушади, деревне, где жил бакенщик Шомов, я добрался только глубоким иэ-чером. Постучал в дом. На стук сначала никто не ответил. Тихо. Потом замычала в хлеву еще не подоенная, видно, корова. Повторил стук. Тяжело ступая по охающим половицам, вышел хозяин. Я передал привет от нашего общего знакомого капитана, и меня пригласили-в дом.
Иван Фролович, озабоченный, встревоженный, только что вернулся из больницы, где лежала жена. Дело на поправку двигалось медленно. Жену Шомов очень жалел, и дом без хозяйки казался ему пустым и ненужным. К счастью, приехал на каникулы сын-студент, все не так тягостно. Я встретился с Николаем, когда он с ведром вышел во двор доить заждавшуюся, с разбухшим выменем корову. Среднего роста, приветливый парень, от которого исходило ощущение уверенности, надежности. «Не знаю, чего я там по службе достиг,— сказал мне позже Шомов,— но сыновей я вырастил крепких, и Кольку, и Витьку, и Михаила. На них можешь положиться, как на мои бакены. Уж если в чем мелко плавают — не соврут, а где глубоко — рассчитывай смело, не сомневайся...»
Рано поутру Шомов запряг лошадь по кличке Мальчик, попрощался с сыном, и мы отправились на Медвежку, как зовут нармушадские остров Медвежья Голова. Долго ехали вдоль реки малоезженой дорогой и остановились как раз напротив острова. Спустились к воде. Ее в Оке было в такую жару немного, ближний бакен приветливо раскланивался почти на середине реки, Шомов привязал к корме старой лодки конягу, сел на весла. Мальчик привычно ступил в прогретую воду и поплыл за нами, высоко задрав морду. В путешествие увязался пес Жулик. Черный, с белыми ободками вокруг глаз, беспородный, он занял почетное место на корме. Жулик держался с достоинством заслуженной собаки. Однажды в большое половодье в поисках уплывшего на лодке и не вернувшегося к обычному часу хозяина он проплыл в ледяной воде добрых десять километров, пока Шомов чудом не увидел и не вытащил выбившуюся из сил собаку.
Путь на Медвежку Иван Фролович проделывает больше тридцати лет. После войны был капитан-механиком, водил по Оке суда с береговой" обстановкой. Как-то по весне причалил к острову Медвежья Голова, да так там и остался. С молодой женой, в маленьком, кз плавника построенном домике.