Притом таскали с собой и сундук с провизией, а на промежуточных станциях снабжали паровоз дровами.
Исправно несла службу узкоколейная дорога в годы первых советских пятилеток. Торф, лес для новостроек страны шли по ней непрерывным потоком.
Вписаны в историю дороги и драматические страницы. 19 декабря 1929 года поздно вечером из Тумы в Рязань на колхозный съезд ехали представители молодых колхозов Мещеры. У станции Барские кулаки устроили на путях завал, и поезд, с ходу врезавшись в него, сошел с рельсов. Так погиб тумский машинист Александр Иванович Иванов, отец шестерых детей. Гроб с его телом в Туме встречали поздно вечером, с факелами. Это была настоящая демонстрация народного гнева против врагов коллективизации...
Памятным был для железной дороги январь сорок второго, когда эвакуированные из Ленинграда и Москвы двинулись на юг через Туму и Рязань. Тысячи и тысячи людей благодарны узкоколейке, которая в годы военного лихолетья помогла обрести кров и защиту. Шли по дороге и разные грузы. В конце октября сорок первого года около пяти часов вечера на станцию Тума был налет немецких самолетов. Так сражалась узкоколейка в годы войны. Участвовала она и в целинной эпопее. Со станции Тума в далекий Казахстан для перевозки хлеба были посланы десятки неприхотливых паровозов.
Давно уже от Тумы до Владимира проложена широкая колея, а рязанская узкоколейка так и осталась, счастливо дожив до наших дней. Может, решили, что именно такая дорога и нужна в тихом лесном краю... ...На станции Ласково мы сделали первую остановку. У лесопилки нас поджидали груженные тесом платформы. Запахло смолой, закружилась желтая опилочная поземка. Кондуктора быстро взялись за дело, прицепили дюжину платформ, и мы тут же Tpoj нулись, так как путь предстоял дальний. Алексей Иванович прибавил обороты. Тепловоз прытко побежал по рельсам, посвистывая на поворотах, чтобы предупредить нередких в эту пору грибников.
Встревоженные тепловозом, выпархивали из густого сосняка ленивые голуби-клинтухи, суетливые сороки. Как рассказал нам машинист Алексей Иванович Карпов, живности здесь хватает всякой. Не раз доводилось ему видеть из окна кабины и волков, и лисиц, и кабанов.
— Однажды нагнали двух лосей. Они бежали вдоль насыпи. Стал я их обгонять, а они ходу прибавили. Я на газ, и они «газку» поддают. Ну, думаю, кто кого обойдет. Даже в азарт вошел. Так вот рядышком и шли километра три. Потом лоси в лес свернули... Много у нас интересного. Вот здесь на перегоне за Ласковом есть одна заветная поляна. По весне проезжаешь мимо — подснежников видимо-невидимо. Красота...
У Спас-Клепиков лес кончился. Мы одолели довольно длинный деревянный мост через Пру. Она тихо шумела внизу, натыкаясь на сложенные из бревен быки. Снова потянулись открытые места, с редкими сосновыми и березовыми островками. Впереди была Тума.
К ней подходили уже к вечеру: поплыли низкие домики, пахнуло жильем, жареной картошкой, взбитой за день пылью. Вот и станция...
Машинист открыл скрипучие ворота и загнал тепловоз в небольшое депо. Кругом было полно железа, и после долгой лесной дороги ночное пристанище тепловозов показалось нам неуютным. И только картина, висевшая на стене прямо напротив входа, как-то мирила железобетонное депо с оставшимися за воротами лесом, полями и речкой. Это была писанная маслом копия с шишкинской «Ржи».
Ночевали мы у старого кондуктора дяди Вани. Он начал работать на дороге, когда ни о каких тепловозах не слыхали, а по узкоколейке ходили тихоходные паровозы, зарываясь зимой в сугробы, а летом буксуя на крутых подъемах. Старенький локомотив, на котором нес службу дядя Ваня, имел обидное прозвище «Мерин». Наверное, о нем писал в «Мещорской стороне» Константин Паустовский: «Паровоз, похожий на самовар, свистел детским фальцетом... Он и вправду был похож на старого мерина. На закруглениях он кряхтел и останавливался».
Теперь, когда описываемые времена канули в Лету, к паровозам испытываешь необъяснимую нежность. Это дымное порождение цивилизации, стремительно уходящее в небытие, вызывает сочувствие. На Западе бытует даже такой термин—«паровая ностальгия».
Паровозы коллекционируют, устраивают и небольшие заповедные железнодорожные ветки.
В одном из тупиков на станции Тума стоял такой паровозик — еще «времен Стефенсона». Он был без тендера, но держался молодцом и однажды даже участвовал в съемках какого-то исторического фильма. На его проржавевшем боку тогда вывели белой краской: «Рокотов и К°». Таким я его и сфотографировал, не предполагая, что снимок станет последним. Железнодорожная станция не выполняла плана по металлолому, и в жертву мартену предложили сдать беспризорный паровозик.